Глава седьмая
УСЕРДИЕ ВСЕ ПРЕВОЗМОГАЕТ
Крылов
В России дела Генриха устроились превосходно. Соловьем свиставший ямщик в шапке с павлиньими перьями осадил вспененную тройку у Петербургской заставы, подвязал колокольчик и обернулся к фельдъегерю, сопровождавшему принца от Вержболова.
— Куда прикажете, ваше благородие?
— К Цепному мосту.
В тот же день изысканный и вежливый офицер в голубом мундире, улыбаясь в душистые усы, отвез Генриха на квартиру. Принцу дали две комнаты с обстановкой, приставили эстонца-камердинера и объявили, что из императорского кабинета назначено ему единовременное пособие в три тысячи рублей серебром. В участке Генрих, по совету графа Орлова, прописался магистром классической филологии и скрыл свой титул.
Прежде всего принц пожелал учиться русскому языку: без этого отыскать Амалию было бы слишком трудно. Голубой офицер сам вызвался давать Генриху уроки. Он же навел первые справки об Амалии и достал копию брачного свидетельства. По документам оказалось, что отставной коллежский асессор и кавалер Помпей Ильич Дрозд-Деряба венчался тридцатого июня сего года в Конюшенной придворной церкви с девицей Амалией из иностранных немок. Поручителями состояли: по женихе — коллежский советник Масляненко и надворный советник Моравский; по невесте — статский советник Зуда и капитан корпуса жандармов Вертер. После венца молодые уехали в провинцию. Здесь след их терялся.
Известие о замужестве Амалии нимало не огорчило принца. Любовь его не знала границ. Он сочинил эпиталаму в честь новобрачных и мечтал, как поднесет ее Амалии вместе с волшебным яблоком.
— Непременно надо отыскать свидетелей, — сказал Генрих офицеру. — Они, конечно, знают господина Дрозда-Дерябу и, может быть, находятся в переписке с ним. Скажите, кто этот капитан Вертер?
— Это я.
— Вы? Так вы присутствовали на свадьбе?
— Только в церкви. Я расписался и тотчас уехал. Новобрачная была под густой вуалью, самое венчание происходило в сумерки.
— Что же, невеста сильно грустила?
— Не заметил. Она сказала только, что в церкви прохладно, и просила жениха подать ей шаль.
Вертер лукаво играл аксельбантом и улыбался в усы.
— Я потому вас спрашиваю об этой даме, что имею к ней дело по наследству.
— О, я очень понимаю. И все-таки найти ее будет нелегко. Из прочих свидетелей один, некто Зуда, умер, а двое других мне знакомы. Живут они вместе на Песках. Если угодно, я вас к ним свезу. Они будут рады.
Масляненко был уже начальником отделения на месте Зуды. Заграничная командировка доставила ему Анну с короной; последний сборник стихов был одобрен самим Брамбеусом. Поэт подумывал о выгодной женитьбе. Моравский оставался по-прежнему экзекутором и по-прежнему играл с неизменной удачей в штос.
Оба они приняли Генриха приветливо и, переглянувшись с капитаном, тотчас заговорили о женитьбе Дрозда-Дерябы.
— Этот господин наш сослуживец, — сказал Масляненко. — Весьма усердный и способный чиновник. Женился он на вашей знакомой как-то таинственно, точно в балладе, хотя никогда не писал стихов. Можете себе представить, мы. его шафера, ни разу не видели невесты в лицо, а после свадьбы они сейчас же уехали, но куда? Если у вас важное дело, да еще по наследству, то можно бы объявить в газетах. Только, уверяю вас, это вряд ли поможет; в уездных городах не читают совсем газет. Ты, Август, может быть, помнишь, куда собирался Помпей?
— Как будто в Сергач.
— А мне сдается, в Лукоянов. Впрочем, говорил он также и об Васильсурске. Мы вот что сделаем. Пошлем запросы во все три города и посмотрим. Ну, конечно, вам придется обождать.
— Я готов ждать.
— Пожалуй, с годик придется повременить.
— Целый год?
— А как же? Туда, да оттуда, а уж осень на дворе. Распутица. До весны ехать все равно нельзя.
Всю зиму прожил Генрих в Петербурге. Новые приятели выучили его играть. Он постоянно проигрывал. По-русски принц уже болтал свободно. С Масляненкой его сблизила поэзия. Марий Саввич перевел эпиталаму Генриха и напечатал в «Библиотеке для чтения». Они выпили «на ты».
На Страстной пришли ответы из трех городов. Лукояновский городничий извещал, что никакого Дрозда-Дерябы в их городе нет, а есть отставной губернский секретарь Дроздовский. Из Сергача писали, что здесь проживает в отпуску уланский корнет Дерябин. В Васильсурске отыскались два помещика: Дербень-Калугин и Дроздосвистов.
Генрих приуныл и заметно стал падать духом. Вдобавок деньги, выданные из кабинета, он все проиграл Моравскому. Чтоб не остаться голодным, Генрих все чаще ходил к Масляненке обедать. Поэт проживал теперь на казенной квартире и все реже писал стихи. Марий Саввич благодушно встречал приятеля. Выходил в халате, потчевал хересом, после обеда шел спать.
— Ты, Генрих, посиди до чаю. куда тебе? Ах ты, чувствительный немец. Деньжонок, что ли?
— Да, я бы просил, если можно.
— Сколько?
— Десять рублей.
— Много, куда тебе: бери синюю.
Генрих хотел и не мог обидеться. Что делать? Таковы уж русские нравы, а Марий все-таки добрый человек.
Наступила весна, а Генрих все не знал, как быть и на что решиться. Раз под вечер забрел он в Летний сад. На деревьях крикливо раскачивались грачи, статуи целомудренно белели, с Невы набегал веселый ветерок. К Генриху подсел какой-то господин, небрежно одетый, без перчаток. Разговорились.
— Вы из Германии? Хорошая страна. Я жил там. Не глядите, что я в эдаком виде. Игра судьбы. А был на службе в Германии, шитый мундир носил.
— При ком же вы состояли?
— При герцоге Мельхиоре Семнадцатом.
Сердце Генриха сильно застучало.
— Я у него был на манер министра. Моя фамилия Перетрутов. А когда герцог помер, начались разные подлости против меня. Там был один тоже как бы министр, прозывался Отто, так он из зависти распустил, будто я казенные дрова ворую. Пришлось в отставку.
— А дочь герцога вы знали?
— Это Амалию-то? Ее не знал, а муж мне приятель. Я от него письмо перед самым отъездом получил.
— Где же они теперь?
— В городе Ардатове, в собственном доме. К себе звали. Я бы поехал, да денег нет.
Генрих готов был петь и плясать от радости. Тотчас предложил он Перетрутову вместе поехать в Ардатов. Лука согласился.
— Дорожка не маленькая, побольше тысячи верст. Правда, для русских все это плевое дело. Это немцы по-черепашьи ездят. Ну, а у нас... Да вот я вам расскажу, как государь император в прошлом году сюда из Москвы в два часа доехал.
— Не может быть!
— Ну вот вам, не может быть. Об этом в газетах публиковано. Государь в Москве говел, и после светлой заутрени захотелось ему поспеть к обедне в Зимний дворец. Знаете, высочайшая воля. Сейчас ямщиков оповестили. Один и взялся. Подал тройку, и лошаденки-то клячи на вид, лохматые, вроде шавок. Сел государь, помчались, только ветер свищет. Как птицы летят. Через час в Бологом попоили, дальше... Да вы слушаете меня?
Генрих ничего не слыхал. Он смотрел в розоватую даль, где спускалось солнце, и сладкие слезы горели в его глазах.
Перетрутов дал принцу слово выехать через день. Но как теперь устроиться с деньгами? Генрих решил продать корону. От Луки он узнал, что трон герцога Мельхиора занят каким-то саксонским принцем; к нему же перешли владения Генриха. Корона оказывалась ненужной. Все-таки принцу тяжело было расстаться с ней. Торговец на Щукином дворе осмотрел корону, свесил, пощелкал, даже попробовал на зуб.
— И сколько вам за нее?
— Она из чистого золота. Значит...
— Пхе. Совсем ничего не значит. И где же здесь проба? Ну?
Генрих растерялся. К счастью, сбежались еще торговцы. Поднялся гвалт. Наконец, Генриху дали триста рублей.
Он сделал прощальные визиты и заплатил долги. Вертер, провожая его в переднюю, закусил раздушенный ус и звонко расхохотался. Масляненко, хлопнув по плечу, загадочно свистнул: «Смотри, брат, не останься с носом». Моравский предложил поставить карту на счастье Амалии. Подали крытую бричку. Перетрутов уселся рядом с Генрихом, ямщик, чмокнув, дернул вожжами, и бричка задребезжала.
До Москвы доехали благополучно. Но в Москве Перетрутов вдруг исчез. Он взял у Генриха денег на новую шинель, ушел и не возвратился. Целые сутки ждал его принц, не дождался и тронулся в путь один.
Дорога утомляла однообразием. На станциях приходилось сидеть по четыре дня, питаться яичницей и простоквашей. Однажды проезжий генерал закричал и затопал на Генриха, приняв его за смотрителя. Мелкие станционные шулера приставали с просьбами поставить карточку или заложить банчик. Ямщики грубили и не слушались кротких увещеваний. Только в первых числах июня в прекрасный веселый день, в субботу, добрался Генрих до уездного города Ардатова.